Вересковая принцесса - Страница 53

— Ах, фройляйн Шарлотта, — вскричала я, — вы только поглядите на меня!.. Ну что вы скажете? — Я ухватилась за буф одного из рукавов. — У меня как будто крылья, настоящие крылья!.. Ах, и туфли — вы должны посмотреть на туфли! — Я легонько приподняла край платья и дала свету отразиться в атласе. — И уже никакого «цок, цок», как от моих ужасных башмаков с гвоздями!.. Вот вы послушайте, они вообще не стучат, когда я ступаю по половицам! — Чётко, как солдат, я промаршировала к ней. — Не правда ли, я уже не нелепо выряженная детская фигурка, как говорит господин Экхоф?

— Нет, принцесса, нет! — вскричала она. — Кто бы мог подумать, что в чёрной куколке скрывается такая бабочка? — Она смеялась и смеялась, хватаясь за бока, и даже фройляйн Флиднер поднесла платочек ко рту, глядя улыбающимися глазами на стену рядом со мной.

— Вы уже видели себя в зеркале? — спросила Шарлотта.

— Ах нет — у меня не было времени; да оно совершенно и не нужно. Я же вижу платье и туфельки; зачем мне зеркало?

— Да, но вам нужно на себя посмотреть! — хихикнула она и указала на высокое, до потолка зеркало, занимающее всё пространство между двумя окнами.

Я доверчиво подбежала к зеркалу и поглядела в него — и тут же вскрикнула от ужаса, спрятав лицо в ладони. О Боже, я совсем не подумала об обществе в главном доме — и теперь оказалась прямо среди него! За мною, точно напротив зеркала, была дверь на деловую часть дома, которую я до сих пор видела исключительно закрытой, — обе её створки были распахнуты, а на пороге стоял Дагоберт, чьи смеющиеся глаза встретились с моими. Его шею подпирал алый воротничок, а на груди и плечах блестело золото — он был в форме. За ним выглядывали и другие улыбающиеся мужские лица, а на угловом диване, рядом с неким пожилым господином, сидел господин Клаудиус… Мне хватило одного взгляда, чтобы охватить всю эту картину.

Я задрожала, и на глазах у меня выступили слёзы стыда и досады. И тут пара мягких, холодных ладоней обхватила мои руки и отвела их от лица. Передо мной стоял господин Клаудиус.

— Вы испугались, фройляйн фон Зассен, — сказал он. — Это была неудачная шутка Шарлотты, за которую она попросит у вас прощения. — Он подвёл меня к одному из кресел и мягко усадил в него.

— Я думаю, ты можешь начинать свою речь, — обратился он к Шарлотте.

— Сейчас, дорогой дядя! — Она подлетела ко мне, опустилась на колени и схватила меня за руку. — Соблаговолите, ваша светлость, простить меня, бедную грешницу, — лукаво проговорила она. — Я прошу здесь прощения; но только у вас, принцесса — ото всех остальных я требую благодарности за то, что продлила им прекрасное зрелище!

Я засмеялась, хотя на моих ресницах ещё висели слёзы… Как она смогла под столькими взглядами упасть на колени — мне это казалось особенно восхитительным! Я бы не знала, куда деться от смущения… Она ласково провела обеими руками по моим волосам, затем поднялась и снова села за рояль.

Она играла бегло, но с большой силой; инструмент стонал под её руками, и мне казалось, что было бы лучше, если бы весь этот грохот и рёв звучал на пустоши — здесь он угрожающе отражался от стен. Но я была от всего сердца благодарна музыке; она отвлекла от меня внимание присутствующих, и я, неподвижно застыв в глубоком кресле, словно в тихой гавани, через некоторое время решилась открыть глаза.

Первый, кого я увидела, был старый бухгалтер. Он сидел в оконной нише, наполовину скрытой шторой — Шарлотта была права, «он был в ярости». Вчера его возмущение приняло величественные формы — он выступил как какой-то пророк, и обличающий пафос в его речах и фигуре испугал меня и наполнил душу страхом. Но в сейчас он выглядел как очень разозлённый человек, который с трудом подавляет свой гнев — его левая рука, на которой поблёскивали драгоценные камни, вцепилась в подоконник, а его классический благородный профиль был искажён злобно опущенным уголком рта. Казалось, что его неудовольствие распространяется на всё общество, потому что он повернулся к нему спиной… Предмет его ненависти, молодой Хелльдорф, прислонился спиной к двери, сквозь которую я вошла. Он был, наверное самым внимательным и благодарным слушателем, поскольку стоял неподвижно, как заколдованный, и не отрываясь смотрел на исполнительницу — он был, видимо, другого мнения, чем господин Клаудиус, который при любом пассаже, который особенно грохотал под сильными пальцами, мрачно хмурил брови и неодобрительно качал головой — здесь он, видимо, тоже разыгрывал из себя знатока — лавочник!

Внезапно я почувствовала, что кресло подо мной слегка зашаталось. Я посмотрела в сторону — рядом со стоял Дагоберт; его локоть доверчиво лежал на спинке моего кресла. Когда я повернула к нему лицо, он глубоко заглянул в мои испуганные глаза, наклонился и сквозь шумные аккорды шепнул мне в ухо:

— Вы сегодня идёте к принцессе?

Я молча кивнула.

— Тогда немножко подумайте обо мне сегодня в том раю, куда вы ступите — я прошу вас об этом!

Я почувствовала лёгкое головокружение. Эти слова, такие мягкие и проникновенные, оказали на меня неописуемое воздействие. Ему, который на пустоши был таким насмешливым и недоступным, я должна была оказать милость — ему, Танкреду, который со своей красотой и офицерским достоинством выглядел как король среди лавочников? Кровь бросилась мне в виски, и вместо ответа я низко опустила голову — я была горда и счастлива, но другим было не обязательно это видеть.

По окончании игры и после обычных изъявлений благодарности за доставленное удовольствие гости стали расходиться. Хелльдорф тоже взялся за шляпу. Господин Клаудиус сделал ему знак, и я услышала, как он тихо сказал молодому человеку: