Вересковая принцесса - Страница 57

Я пристыженно полезла в карман и протянула ему медальон.

— Ах, римская монета времён Антония! Прекрасный экземпляр! — воскликнул он. Он подошёл к окну и стал долго рассматривать её со всех сторон — и вновь с таким видом, как будто он что-то в этом понимает.

— Пойдёмте, — сказал он и открыл дверь в соседнюю комнату. Её стены были задрапированы тяжёлым шёлком, и она была такой же тёмной, как и все помещения в этой бесконечно длинной анфиладе комнат. Здесь рядом с окном стоял шкаф, украшенный резьбой и филигранной серебряной окантовкой.

Господин Клаудиус открыл причудливый старинный замок и вытянул полку — там на бархатной подложке лежали ряды таких же медальонов, про которые мой отец сказал, что это чрезвычайная редкость. Господин Клаудиус вынул один из медальонов, положил его на ладонь рядом с тем, что принесла я, и стал тщательно их сравнивать, а затем протянул ладонь с монетами мне. Они были похожи как два близнеца, но та, что была извлечена из шкафа, выглядела значительно более захватанной.

— Эта красивее, — сказала я, показав на монету, которую так жаждал мой отец.

— Да, я вполне вам верю, — ответил он. — Но мне она не нравится.

В этот момент открылась дверь, ведущая в обеденный салон. Мы обернулись и увидели, что на пороге стоит Дагоберт. Господин Клаудиус нахмурился, но Дагоберт не дал себя смутить; он подошёл поближе, и его карие глаза удивлённо расширились при виде медальонов на бархате.

— Боже, какая роскошь! — удивлённо воскликнул он. — Дядя, ты коллекционер?

— Немного, как видишь.

— И свет об этом ничего не знает!

— Разве необходимо, чтобы свет знал о моих маленьких страстях? — как гордо и спокойно это прозвучало!

— Ну, не знаю… — протянул Дагоберт, — но в то время, когда практически весь двор лихорадочно интересуется античностью, твоя пассивность просто непонятна.

— Ты думаешь?.. Я хочу тебе сказать, что я редко нахожу удовольствие в том, что модным товаром лежит на рынке и эксплуатируется некомпетентными людьми с совершенно иными целями, чем те, которые преследует наука… И к тому же я очень осторожен с моими маленькими склонностями, я не допускаю их до конкуренции — ведь в этом случае они начнут расти под чужим влиянием, для них не будет ничего невозможного, они будут уводить всё дальше и дальше и могут потребовать гигантских жертв на свой алтарь.

— Ну, от этого греха тебя защитят накопления твоих предков, дядя! — засмеялся Дагоберт. Он покачал головой. — Невероятно! Ты интересуешься древностью и в то же время оставляешь ценнейшую коллекцию годами плесневеть в подвале.

Господин Клаудиус пожал плечами.

— Возможно, ты рассудил бы иначе, если бы видел завещание моего деда. Согласно его желанию, все древности должны быть погребены на вечные времена.

— Вот как; ну, господин фон Зассен может гордиться — он своими просьбами пробил лёд бессмысленных традиций этого дома!

— Не столько он, сколько моё убеждение, что ни мой дед, ни я не имеем права отнимать у мира культурные сокровища и заставлять их исчезнуть навсегда, — последовал спокойный ответ.

Всё время этого разговора я была как на иголках — драгоценное время истекало. Но наконец Дагоберт отошёл к окну и стал смотреть вослед проезжавшему экипажу. Господин Клаудиус положил медальон в шкаф и вернул мне монету.

— Мне очень жаль, что я вынужден взять назад своё слово, — сказал он мне. — Но я не хочу оказывать помощь в приобретении такого рода монет: медальон в ваших руках — подделка.

Дагоберт обернулся.

— Кто хочет купить медальон? — спросил он.

— Господин фон Зассен.

— Как, дядя, он находит монету настоящей, а ты хочешь его поправить? …Прости, это просто вырвалось у меня, это было невежливо! — добавил он извиняющимся тоном.

Господин Клаудиус улыбнулся.

— Ты как раз обосновал мою точку зрения, почему дилетанты предпочитают тихо сидеть дома со своей мудростью. По отношению к авторитетам их мнение будет выглядеть попросту нескромно. — Он запер шкаф, а я, не тратя больше слов и высоко подняв голову, покинула комнату. Дагоберт одновременно со мной перешагнул порог салона.

— Какое бесстыдство! — прошипел он сквозь зубы, но так, чтобы я услышала, и зашагал в комнату сестры, а я молча побежала к себе.

Да, это было бесстыдство по отношению к моему знаменитому отцу!.. Я как загнанная лошадь промчалась через сад и в большом волнении взбежала по лестнице в «Усладе Каролины».

— Ну что? — напряжённо спросил отец, когда я вошла в библиотеку.

— Господин Клаудиус утверждает, что монета — подделка! — сообщила я, переводя дыхание.

Господин с ящиком захохотал. Он прямо-таки зашёлся от хохота и никак не мог успокоиться. А мой отец презрительно пожал плечами.

— Мудрость лавочника! — выдохнул он. — С такими людьми вообще лучше не связываться.

Он взял свою шляпу, надел её на свои спутанные волосы и протянул мне руку.

— Ну, пойдём, — сказал он смиренно.

20

Мы быстрыми шагами прошли через сад; отец, казалось, забыл, что за его руку цепляется робко семенящая маленькая девушка, которая на цыпочках летит рядом с ним подобно гонимой ветром снежинке. Он беспрестанно разговаривал с чужим господином, пересыпая свою речь непонятными выражениями и иностранными словами — точь-в-точь как пожилой профессор на пустоши.

Когда мы проходили по двору, до нас донёсся прекрасный голос Хелльдорфа; он пел один. Мой отец удивлённо замедлил шаги. До сих пор я никогда не задерживалась во дворе, чтобы как следует рассмотреть его — он был для меня слишком холодным и голым. Но сейчас, когда мы повернули к воротам в левом флигеле, мой взгляд скользнул по первому этажу стоящего во дворе здания. Четыре окна были полуоткрыты — за ними сидело множество юных девушек. Подоконники были низкие и позволяли видеть неутомимо движущиеся руки; за ближайшим ко мне окном одна из работниц придирчиво осматривала наполовину готовый миртовый венок, а затем вплела в него новую ветку. Видимо, это и была задняя комната, по поводу которой Шарлотта на второй день нашего пребывания нагнала на меня такого страху. Комната совсем не показалась мне мрачной и устрашающей: света и воздуха в ней было достаточно, а девушки выглядели ухоженными и опрятными. Все эти светлые и тёмные головки прислушивались к пению, губы не шевелились… И тут я увидела, как по всем сидящим в помещении пробежала волна ужаса; головы ещё глубже склонились над работой, и девушка с миртовым венком тихо задвинула локтем створку окна, а её покрасневшее личико повернулось в глубину помещения… Внутри резко хлопнула какая-то дверь, и раздался недовольный голос старого бухгалтера.