— Он сжигает свою рукопись, и огонь перекинулся на гардины! — закричала я. В отчаянии я бросилась на дверь — но что могли сделать мои бедные, маленькие руки и ноги с толстенными досками, которые даже не дрогнули!
Господин Клаудиус побежал назад в обсерваторию, и я вспомнила о маленькой, едва заметной боковой дверце в библиотеке; она вела в широкое, тёмное, заставленное всяким хламом помещение, через которое можно было попасть в обсерваторию. И если эта дверца тоже заперта, то хватит двух сильных ударов ногой, чтобы разбить её тонкие доски. Но этого не потребовалось; шумная беготня в за запертой дверью и яростный крик отца возвестили о том, что господин Клаудиус беспрепятственно проник в библиотеку. Он повернул ключ и открыл дверь. Что за картина!.. Языки пламени плясали вокруг рабочего стола отца, выбрасывая снопы искр и чадящие клубы дыма. По тяжёлым, толстым шерстяным шторам медленно ползло вверх «жёлтое пламя», весело и жадно пожирая стопки старых брошюр, стоявших на полках между окнами. Мой отец кричал и махал руками как бешеный — он убегал от господина Клаудиуса, который пытался схватить его и выволочь из комнаты. Под их ногами не переставая трещали осколки — пол был усеян обломками бесценных античных глиняных сосудов.
Я вбежала в комнату.
— Назад, Леонора! Уходите! Подумайте о вашем платье — оно может легко загореться! — со страхом вскричал господин Клаудиус, заступая дорогу моему отцу, который, хохоча, пытался броситься в огонь. — Бегите за помощью в главный дом!
Убегая, я видела, как мой отец, споткнувшись о лежащую на полу мраморную статую, упал, был схвачен господином Клаудиусом и, несмотря на ожесточённое сопротивление, вынесен сильными руками за дверь; но, добежав до холла, я услышала, как борющиеся там, наверху, добрались до лестницы.
— Убийца, жалкий убийца! — кричал мой отец так, что дрожали обшитые мрамором стены, — а затем раздался ужасный грохот.
Как я на своих трясущихся ногах вновь добралась до бельэтажа, я и сейчас не могу сказать; я знаю только, что меня словно подхватил вихрь и швырнул туда, где на самых нижних ступенях лежал какой-то куль.
Господин Клаудиус уже снова встал на ноги. Он крепко держался рукой за перила, обратив ко мне своё осиянное луною лицо — оно было мертвенно-бледным.
— Мы неудачно упали, — сказал он, тяжело дыша, и показал на моего отца. — Он без сознания, а я не могу его нести. Бедная, бедная Леонора, вас не держат ноги, но вам всё-таки придётся пойти за помощью…
И я побежала через сад — за моей спиной из окон библиотеки рвались языки пламени и валили чёрные клубы дыма.
— Пожар в «Усладе Каролины»! — закричала я в прихожей главного дома.
Дом ожил в мгновение ока. Люди выбегали во двор и в ужасе смотрели на дым и пламя, поднимавшееся в залитое серебром небо. Все моментально разобрали кадки, бадьи и вёдра, а из каретного сарая были вытащены две ручные помпы. Пожар заметили и с улицы; через ворота во двор устремились толпы людей — через несколько минут в саду и на газоне перед «Усладой Каролины» было полно спасателей, разбивавших лёд на пруду и реке и тащивших воду к горевшему зданию.
Когда я вернулась, господин Клаудиус стоял, прислонившись спиной к перилам; правой рукой он прижимал к груди левую. От ужаса я не могла говорить и только склонилась над отцом, голова которого лежала на нижней ступени лестницы — господин Клаудиус подстелил под неё свой шарф. Глаза отца были закрыты, запавшее лицо выглядело таким бескровным и восковым, что я подумала, что он умер… Застонав, я закрыла ладонями лицо.
— Он всего лишь оглушён, и, насколько мне удалось проверить, у него ничего не сломано, — сказал господин Клаудиус. Его хладнокровный голос, который я когда-то сравнила с ледышкой, подействовал на меня успокаивающе перед лицом невыразимого страха и душевных мук… Я сразу же приободрилась.
— Вниз, в комнату господина фон Зассена! — велел он людям, поднявшим отца со ступеней. — Она находится далеко отсюда — дом массивный, воды и спасателей достаточно — туда огонь не доберётся!
Поток людей, обтекая нас, устремился наверх по лестнице.
— А вы? — спросила я господина Клаудиуса, когда мы отошли в сторону, а двое мужчин, руководимые фройляйн Флиднер, понесли отца в его комнату. — Я же вижу, что вам больно, вы поранились!.. Ах, господин Клаудиус, как тяжело вам приходится страдать из-за того, что вы приняли отца и меня в свой дом!
— Вы так думаете? — на какую-то секунду солнечная улыбка согнала с его лица выражение страдания. — Это не так, Леонора. Мне очень хорошо знакомо мудрое мнение, согласно которому мы должны пройти различные этапы своего развития, прежде чем сможем попасть на небо… С каждым этапом мы приближаемся к цели, и этим он и благословенен. — Он стал подниматься на горящий этаж, а я побежала к отцу. Он тихо и неподвижно лежал на своей кровати; лишь когда одна из помп с грохотом проехала по мосту и, скрежеща, остановилась перед домом, он приоткрыл глаза и огляделся замутнённым, ничего не выражающим взглядом. Затем он стал что-то непрерывно бормотать. Фройляйн Флиднер меняла ему на лбу холодные компрессы, и это действовало успокаивающе. Помощи и поддержки было много. Даже фрау Хелльдорф, которая с того рокового воскресного утра не заходила за лесную ограду, преодолела страх перед своим отцом и пришла ко мне.
Я сидела подле больного и держала в ладонях его пылающую руку. Его таинственное бормотание, не прекращавшееся ни на минуту, вид его измученного лица, с которого, казалось, навсегда исчез любой след самостоятельного мышления, мучительный страх за господина Клаудиуса, который пошёл на горящий этаж — всё это повергло меня в глубочайшее отчаяние.