Вересковая принцесса - Страница 46

— Ах, разве ты не знаешь, дедушка?.. И Каро господина Шефера знает, и наша кошка… Меня зовут Гретхен. Но у меня ещё больше имён, очень-очень красивых, я сейчас тебе их все назову. Анна Мария Хелена Маргарета Хелльдорф меня зовут!

При перечислении имён она всякий раз загибала пальчик. В её голосе и самом её невинном существе была такое очарование, что старик не мог ему противиться… Он наклонился — неужели чтобы поцеловать милое личико?.. Может быть, если бы у него было время поднять малышку, прижать её к сердцу и по биению пульса почувствовать родство их крови, — то настал бы один из тех моментов, когда улыбаются ангелы на небе. Но часто всему доброму и хорошему, что хочет выйти на свет, мешает некая тёмная рука, которая безжалостно заманивает души, стремящиеся открыться друг другу, в свои коварные сети.

Я не знаю, почему, но я страшно испугалась, увидев, что от дверцы в заборе в нашу сторону движется фигурка в светлом платье. Фигурка быстро приближалась, и через мгновение рядом с нами появилась молодая женщина из швейцарского домика. Из её груди вырвался приглушённый вскрик, и она закрыла лицо руками.

Старый господин выпрямился — я никогда не забуду выражения ледяной насмешки, исказившей его лицо.

— Ах, поглядите-ка! Комедия превосходно удалась!.. Некоторые умеют натаскивать и использовать своих детей! — он так оттолкнул от себя малышку, что та пошатнулась.

Женщина подбежала к Гретхен и крепко прижала её к себе.

— Отец, — сказала она, предостерегающе подняв палец, — мне ты можешь причинить любое зло, меня ты можешь топтать ногами — я всё перенесу; но моё дитя ты не должен трогать своей жестокой рукой — ты больше не посмеешь это сделать!

Она подняла малышку, с побледневших губ которой не слетел больше ни один звук, и взяла её на руки.

— Я не знаю, кто привёл сюда ребёнка, — продолжала она.

— Я! — сказала я дрожащим голосом, сделав шаг вперёд. — Простите меня!

Она тотчас повернулась ко мне, и её лицо, несмотря на глубокое волнение, приняло мягкое выражение.

— Я хотела забрать ребёнка домой, — сказала она старику, и мне показалось, что каждый мускул её гибкого, нежного тела застыл в напряжении. — Её не было в саду, и дверь в ограде стояла нараспашку. В ужасном страхе я прибежала сюда, чтобы попытаться избежать момента, когда твой взгляд упадёт на ребёнка — но было поздно… Отец, после ужасной борьбы я позволила тебе называть меня бессердечной, неблагодарной, потерянной дочерью; я безоружна перед твоими нападками, по поводу которых набожный мир говорит «Да» и «Аминь». Но как мать ты не имеешь права меня оскорблять!.. Ты считаешь, что я могу моё сокровище, моё обожаемое дитя, — она страстно прижала малышку к себе — это милое, доброе сердечко использовать из корыстных побуждений в какой-то комедии? Это позорное обвинение, которое я не намерена переносить, которое я с негодованием отметаю и за которое ты должен будешь дать ответ перед Господом!

Она повернулась и ушла.

Я думала, что он сейчас побежит вслед за оскорблённой им женщиной и примирительно обнимет её; но он, видимо, был из тех безгранично тщеславных людей, которые считают себя всегда правыми — если таких людей посетит когда-нибудь хотя бы тень подозрения, что это не так, то смущение от этой мысли вызовет в них лишь упрямство и жестокость.

Он бросил вослед убегающей дочери злобный взгляд и и внезапно с красным от гнева лицом подступил ко мне, да так близко, что я отшатнулась в колючие кусты за моей спиной.

— А вы, как вы только посмели безо всяких на то прав открыть в чужих владениях крепко запертую дверь? — накинулся он на меня. В его голосе было столько ненависти, как будто она накапливалась и взлелеивалась годами.

Меня от замешательства парализовало, я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой… И о Боже, этот кошмарный человек только что получил ещё и подкрепление! Рядом со мной стоял господин Клаудиус, он как будто вырос из-под земли — видимо, он вышел к нам из чащи. Я поглядела на него снизу вверх; он снова был в этих ужасных синих очках и поэтому выглядел ещё бледнее, чем давеча в конторе… Он, конечно, никогда не простит мне, что я без разрешения открыла дверь в его заборе и привела чужого ребёнка в его лес… Сейчас меня будут судить уже два неумолимо строгих и жестокосердых лавочника, и убежать я не могу — я стояла беззащитная перед ними… Может быть, мне всё же стоит попытаться позвать Илзе или отца?

— Господин Клаудиус, — умерив свой голос, сказал бухгалтер, которого, казалось, сильно поразило появление самого владельца, — вы видите меня в большом волнении. Я, как всегда по воскресеньям, пришёл сюда на прогулку, и…

— Я видел всё произошедшее из-за кустов, — спокойно перебил его господин Клаудиус.

— Тем лучше — тогда вы должны согласиться, что у меня было достаточно причин для негодования. Во-первых, без нашего ведома была открыта дальняя дверь, за которой мы не можем наблюдать…

— Конечно, это неприемлемо, господин Экхоф… Но вы в своём рвении забыли, что фройляйн фон Зассен — дочь моего гостя, и с ней недопустимо разговаривать таким тоном, какой вы только что себе позволили.

Я с удивлением посмотрела на господина Клаудиуса и попыталась разглядеть его глаза за очками — разговор пошёл иначе, чем я ожидала. Бухгалтер, однако, так поражённо отступил назад, как будто он впервые в своей жизни услыхал из этих уст подобный ответ. Он грозно нахмурил брови, и его рот искривила язвительная усмешка.

— Фройляйн фон Зассен? — насмешливо повторил он. — То есть я должен уважать аристократию? Но не в этом же потешно выряженном ребёнке?